Евгения Абрамова, Школа шитья и отдыха ЯУЗА: Вы учились живописи у правнука Павла Флоренского — Василия, участника питерской группы «Митьки». А первые текстильные работы — картины, вы начали создавать сравнительно недавно, в 2018 году, и в них присутствует та же мягкая ирония и карикатурный юмор, что и в работах «Митьков». Как произошел этот переход — от живописи к текстильному искусству?

Ирина Синичкина, художник: К Василию Флоренскому я ходила учиться классической живописи, уже после того, как отзанималась в детстве в изостудии в городе Балашихе, где жила с родителями. И годами у меня была другая жизнь, творческая работа, но как-то все было не то, не было контакта с самой собой.

Возможно, это звучит смешно, но я стала делать текстильные картины, когда бросила курить. Курение для меня было многолетней привычкой, которую я ассоциировала с собой, с идеей свободы. И человек не курящий — это человек, который оказался на другой планете, без всего, поэтому я запретила себе ходить в те места, где курила, стала смотреть сериалы вместо чтения книг, стала вести дневник. И недели через три произошел прорыв: я поняла, что хотела бы что-то делать руками. Так я стала собирать ветки, шкурила их, вязала из ниток, резала камни.

И когда начала делать ковры, это стало каким-то удивительным делом, техникой, открывшей новые возможности. У меня появилось ощущение, что выстроилась очередь из сюжетов, которые нужно воплотить. Мне тогда повезло: был заказ на текстильные панно для оформления хостела, где главным был портрет минералога Александра Ферсмана с персиками, а остальное я была вольна придумать сама. На этих восьми работах и родился мой художественный язык вместе с рядом тем, которые потом менялись и развивались.

И в этом смысле, я не сказала бы, что это переход от живописи к ткачеству. Это и есть живопись.

ЕА: «Тряпичная лапша» — так вы называете полоски тканей и трикотажа, которые перерабатываете из ненужной одежды и домашнего текстиля. Сегодня это одно из самых популярных направлений в экологическом движении, направленное на повторное использование материалов, и прежде всего — одежды. Расскажите, пожалуйста, про особенности сбора, отбора, обработки тканей для ваших работ. И важно ли для вас, что «тряпичная лапша» — это именно вторично используемый материал?

ИС: Безусловно, да! Проблема помоек неисчерпаема, и я не знаю, когда человечество с ней все-таки сможет разобраться. Но одновременно я себя чувствую этаким паразитом на теле общества потребления. В том смысле, что если все станут разумно потреблять, то из чего я буду делать ковры?! Хотя на мой век все-таки, я думаю, материала будет достаточно.

Для меня эта тема шире, чем просто ресайклинг, потому что вещи человека — как его кожа, в каком-то смысле его вещи — это он сам и есть. Мы долго вырабатываем стиль, думаем, какие цвета нам идут. В какой-то рубашечке, которая висит в магазине вы сразу узнаете себя, да? А потом это приходит ко мне.

И я понимаю, что это вещь, в которой человек терял работу, находил работу, восхищался, любил, встречал внучку из роддома, что-то еще такое с ним происходило постоянно. Это часть чужой жизни, которая в одной картине встречается с другой жизнью, хотя эти люди между собой не знакомы. Я осознала, что у меня есть вещи моего шефа, который умер в 2020 году от ковида, и ползунки младенца, который родился в 2020 году. Для меня это магическое действие.

У меня был сатиновый купальник моей бабушки, сшитый портнихой. Я от него отрезала по маленькой полосочке и вставляла в картины, и у меня было ощущение общности с бабушкой. Сейчас у меня есть рубашка моего лучшего друга, который тоже умер в 2020 году, и я тоже чувствую его присутствие через его одежду. Это магическое мышление, конечно, и обрядовый момент, и культ предков.